Сон павлина - Страница 7

В тот момент, когда граф должен был появиться в кадре, гость опустил окурок в пепельницу и, бросив: — «Ну, мне пора», — возник на экране, вновь сделавшись плоским в пространстве и далёким во времени.

Но, помня наказ, Павел вскочил с дивана и помчался на кухню готовить ужин. Его проворству в этот момент могла позавидовать любая хозяйка. Ничего не понимая в сути происходящего, он, однако, не хотел ударить в грязь лицом перед неожиданным гостем.

Пролетело несколько минут, а на журнальном столике перед диваном дымилась чашка кофе, источала аромат мелко нарезанная копчёная колбаса, аппетитно желтели ломтики голландского сыра, розовели кусочки ветчины, на сковороде весело скворчало тушёное мясо, вытряхнутое из консервной банки и подогретое, горкой возвышался болгарский салат, тоже выпотрошенный на тарелку из стеклянной банки.

Стол был вполне обильным по объёму блюд, чтобы насытить одного человека и, когда ровно через десять минут молодой герой вновь соскочил с кадра, он был приятно удивлён.

— О, есть чем себя утешить перед долгими годами лишений. Наемся — и на 20 лет скитаний хватит. — Он принялся за еду с большим аппетитом, и содержимое тарелок исчезало с поразительной быстротой. — У тебя ещё чего-нибудь не найдётся? — спросил он, когда в его горле исчез последний кусок.

— У меня есть вчерашняя курица и бублики, — неуверенно ответил хозяин, сомневаясь, можно ли такие вещи предлагать гостю.

— Неси, — приказал молодой человек, ничуть не смущённый несвежестью продуктов и, когда перед ним на стол легли остатки курицы и пять бубликов, он, как бы извиняясь за неумеренный аппетит, пояснил: — Сейчас меня засадят в тюрьму, а там, сам понимаешь, — жидкая похлёбка и гнилой хлеб.

Граф доел всё до последней крошки и пожал Павлу руку:

— Спасибо, поддержал в трудную минуту, — и вновь сделавшись из объёмного плоским, занял место в кадре фильма.

До конца фильма Павел сидел, как на иголках, и переживал за него уже, как за родного брата. Но когда фильм закончился, и на экране замаячила красивая дикторша, он покосился на неё подозрительно и, опасаясь, что она тоже сейчас выскочит из кадра и потребует ужин, сославшись, что её мама не кормит, а у него — пустой холодильник, он нажал кнопку выключателя — и телевизор погас.

В наступившей тишине он несколько по-другому взглянул на случившееся и, потрогав осторожно пальцами голову, стал рассуждать вслух:

— Всё-таки у меня что-то серьёзное с головой. Галлюцинации на почве одиночества или эксперимента? Я человек впечатлительный, люблю пофантазировать и при определённом состоянии увидел плоды своего воображения. Вопрос только в том, кто съел мои продукты из холодильника? — он устремил взгляд на пустые тарелки, продолжавшие стоять на журнальном столике, косточки от курицы аккуратно сложенные на пепельнице. — Или я сам всё съел и не заметил? Интересно, способны ли нематериальные вещи пожирать материальные? — Вопрос относился к образу графа Монте-Кристо. — Ведь по существу, он является плодом воображения, — рассуждал Павел вслух. — А разве плоды воображения способны уничтожать реальное? Собственно говоря, бомба — тоже плод чьего-то воображения, а как свободно уничтожает материальные вещи.

Он окончательно запутался и, найдя на тарелке крошку, отправил её в рот, затем пощупал свой желудок, надеясь обнаружить съеденное внутри, но желудок был пуст, и он почувствовал, что не прочь был бы и сам перекусить.

Нет, что-то непонятное творится со мной, — проговорил он и обомлел.

Чей-то нахальный, развязный голос, хрипловатый и ворчливый, произнёс довольно громко:

— Курить меньше надо. А то накурятся до одурения, а потом не поймут, что с ними.

Павел посмотрел по сторонам — в комнате он находился один.

«Неужели и слуховые галлюцинации начинаются?» — мелькнуло у него в голове, и он испытал страшную тоску, ощутив себя пациентом психиатрической больницы. Еще бы несколько минут тишины — и он бы более глубоко прочувствовал себя в этой роли, но тот же хрипловатый голос вдруг самозабвенно и нагло, как в собственной квартире, запел арию князя Игоря:

— О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить…

Такая наглость отрезвила журналиста, и он решил, что какой-то горький пьяница в его отсутствие пробрался в квартиру, залез под диван и оттуда пробует оригинальничать. Он заглянул под спальное ложе, потом под стол, но там было пусто.

Голос между тем весело, от души расхохотался:

— Ты меня, что ли, ищешь? Вот дуралей! Я же у тебя перед глазами. Ты бы еще под ванной поискал или в мусоропроводе. Абсолютно никакой слуховой ориентации.

Глаза Павла лихорадочно забегали по комнате, но безрезультатно. Голос слышался со стороны окна, но там не было никого.

— Что, как бешеный, глазищами вертишь? Совсем обалдел. Вот он, я, на окне стою. Не узнал, что ли?

И тут Павел увидел на подоконнике толстый щетинистый кактус. Он смотрел на Павла маленькими круглыми глазками и ехидничал.

— Ох уж эта молодежь, никотина наглотается до позеленения, телевизор насмотрится до умопомрачения, а потом своих не узнаёт.

— Каких это «своих»? — журналист оторопел.

— Ясное дело, каких. Самых обычных, — уверенно заявил кактус. — Я, что ли, не твой? Может, скажешь — графа Монте-Кристо?

— А он здесь точно был?

— Был. Конечно, был. Собственными глазами видел, — заверил кактус.

Павел с сомнением покосился на его крошечные глазки, опушённые колючками, как ресницами, с трудом соображая, откуда же это у кактуса взялись «собственные глаза». Раньше он их никогда не видел.